Густав Климт

Эссе Александра Уланова, опубликованное в литературном журнале Textonly

   Закрытые - или полуприкрытые - глаза. Погруженность в ощущения. Фон и орнамент – то, что проплывает перед закрытыми глазами. Поцелуй где-то там, у бедра, рассыпается под веками синими звездами. Скользящая по спине ладонь закручивается в мохнатые зеленые водоросли. Может быть, появляются другие глаза – образованные дугами бровей и дугами сомкнутых ресниц, они больше прежних, что видят зрачки закрытых век? (их никогда не увидеть в зеркале; их видит только другой, другая). Вспышка света и цвета, заполняющая все. Поглощающая и не оставляющая вокруг пространства, не вовлеченного внутрь. Золото - икона или византийская мозаика, - из которого всплывает не святая или царица - открытые плечи и живущие собственной жизнью пальцы. Прозрачность – а не тепло лица на сверкающем металле.

Теплая тьма волос. Золото заключает в себе объятие, как янтарь. И оболочки выставляют наружу шипы. И нить уже начинает охватывать обнявшихся в новый, непрозрачный кокон. Объятие ломкое, как судорога, стремящееся не упустить ни секунды, ни клеточки кожи. Уводящее туда, где в одиночестве, лихорадке и отдыхе принимается под веками золотой взрыв. Думать спиралями и золотыми пузырьками, звездной плесенью на потемневших от времени досках, осьминожьими присосками - или поцелуями – которыми пространство тянется сюда. Птицы, рыбы, растения, расходящиеся по воде круги или кольца дерева. Дробиться, рассыпаться и объединяться по-новому, ни мгновения не оставаясь прежним. Здесь уместнее глаголы неопределенной формы – предложения не личные, но и не безличные – просто нет времени думать, кто их произносит – если они чувствуются - и если разливается блаженная лень - Фигура выступает из плоскости - и очень индивидуальной – каждая выступает из своей плоскости. А ощущения заполняют все - так краски заполняют все пространство картины. Цветовое поле. Так изгиб тела встречается с золотым дождем – и пальцы в беспамятстве ломаются, пытаясь удержать – воздух? секунду? течение? У него свой ливень - медный - волосы.

     Рыжеволосое безумие золотых рыбок - так можно плыть в воде или лететь во сне. Завитки волн, которые качают и гладят, собирая вместе ленты прикосновений. Даже линии рисунков - не поддержанные цветом – нервно клубятся, двоятся, троятся. Мир нечеткого – фигур, забывших свои границы. Полуоткрытые в улыбку забытья губы – собиравшиеся, может быть, что-то прошептать, но уже не считающие это нужным. Глаза закрыты, зовет не взгляд, а губы - молча. Неизвестно, кого или что. Алый рот, втягивающий в белизну лица. От этих картин - легкий жар в голове. Что может пишущий? Спрашивать себя. Подчеркнуть, обратить внимание. Не расшифровывать - не убивать. Девушки, переплетающиеся волосами в забытьи между змеиных кож, водорослей, рыб. Линии леопардовой плавности. Спящие стоя, подложив под голову ладони. Касающийся груди язык. Ласковая усталость. Ничего этого нет. Все это есть. Вызывающее - погруженное в себя и не желающее знать зрителя - а кто он такой ? Хрупкое - непроницаемое - жесткое - лицо. Угрожающее ? Но роковая женщина - так банально, фрейдовские эросы-танатосы - так скучно... Может быть, проще - сон, не желающий, чтобы ему мешали? Змеиная гибкость красок. Им уютно - змеям водяным и земным. У ног нагой истины - змея с горящими глазами. Чешуя сползает с лат бронзоволобой, широкоплечей Афины (как мала и хрупка победа? истина? в ее руке – голова меньше вытянутого языка Горгоны) – и где-то сзади, во тьме, тоже превращается в змею. Лежащие обнявшиеся женщины, или девушка, прячущая голову на груди подруги - они не нуждаются ни в ком более - иногда и друг в друге. Лопатки и колени. Одиночество золотого взрыва, которому никого не надо (не очень свойственное мужчинам; не потому ли мужчин на картинах не очень-то много; или мужчина - слишком жесткий для этого мира? скованный мыслью между грезой, тревогой, угрозой - все они женщины, и мысль тоже). Девушки, в которых меняется все - цвет глаз и волос – открытость рта - покой - отрешенность – сумасшествие - усталость. Потому что и сам он - житель Вены - или Александрии? - менялся не реже, чем они. Понравившийся всем - а потом много сделавший, чтобы этим всем разонравиться. Автопортрета он не оставил. Все живое - дробно и подробно, слагается из подробностей, из мелочей в клубящемся и текущем хаосе неживого. И чем больше скорость этих мелких частичек – с тем большей силой они втягивают взгляд – или вообще все? Человек - еще большая пестрота и многообразие на текущих пестроте и многообразии. Течение течения. Не лишенное логики - геометрических деталей, повторяющихся элементов - но в основе этой логики - и на основе ее - калейдоскоп, вариации орнамента, случай, красочность, безумие. Девушка, складывающаяся из струй, прозрачных чуть розоватых течений. Это не Фрейд, это Мах и Прандтль - тоже австрийцы - с их гидродинамикой. Или голова становится источником белизны, распространяющейся над красным вперед. Что значат квадратики на красном - или фиолетовые искры в закрытых глазах - Вода может и замерзнуть в женщину - стекло с узорами, морозными цветами, за которым идет снег. Или еще не растаять - может быть, девочка стоит так твердо потому, что течение еще не захватило ее, она еще не проснулась в сон. Как музыкант за роялем – он слишком занят музыкой - он ровно и непрозрачно черен - а девушки рядом с ним слагаются из течений красного, белого, голубого, желтого. Их волосы - туманность, где рождаются – и которую покидают - звезды. Течение плавное и спокойное, когда вода становится рыжей, а волосы зелеными.

У русалок нет не только ног, но и рук, только волосы – как ночь - скрывающая все тело - чешуя звездной ночи. Текучесть воды, за которой нет никакого неба, быть может - только берег и скала. Истину охватывает вихрь - переходящий от голубого через фиолетовое к коричневому. И прозрачность. Арфистка - золото в чуть желтоватой пустоте - и из этой же пустоты – ее руки и лицо - и из нее же - плывущие по воздуху – вытянувшись - женщины с закрытыми глазами. И прозрачна - как море - танцовщица. Старость не может чувствовать так остро – и потому не мудрость. И перед смертью люди спят и видят цветные сны – красное, белое, оранжевое - а смерть темно-зеленая, фиолетовая - и никто не встречает ее открытые глазницы своими открытыми глазами. У болезни и смерти - легкое тело. Угольно-черные волосы и белые глаза. Это в театре у трагедии рот и глаза широко открыты. На самом деле губы сжаты, зрачки - иглы, пытающиеся шить расползающееся, то, что удержать уже нельзя. И это у печали открытые глаза. И она обхватывает свои тонкие колени. И портрету приходится быть с открытыми глазами – и на лице всегда удивление - где я? и зачем все это? Что вокруг? Земля, полная осенних листьев, и белые стволы, полные черных пятен. И за ними - может быть - небо. А может быть – только сплетенные ветви деревьев. И летящий смотрит вниз - на поле маков - не в силах отделить их от пылающих на ветках яблок. И дома итальянского городка живут как люди – сплетением крыш. Надо смотреть изблизи - чтобы цветы/цвета заполнили глаза целиком - рванулись навстречу – притяжение обратно пропорционально квадрату расстояния - потому всего сильнее притягивает движущаяся в полумиллиметре от кожи рука - Сколько бы ни было орнамента и драпировок – тело под ними есть всегда - судя по незаконченным картинам, оно писалось во всех подробностях - пусть оно будет потом закрыто плоскостями красок - лучи от него будут идти сквозь. Вызывающие, зовущие...